Новый 1996 год: Джорджио переезжает в Рим, после нескольких лет его становления как художника, проведенных во Флоренции, а затем в Берлине, где он оставался десять лет, чтобы учиться живописи в Академии, и в Кьянти, где он провел четыре года, гостя у друга, историка искусств.
Сейчас его живопись приобретает новые формы, чему есть первые свидетельства: увеличивается размер хлопкового или льняного полотна, абстрактные фоны становятся гигантскими взлетно-посадочных полосами для небольших ярких образов, которые отсылают нас к темам молодежи, путешествий, судьбы, рая и ада.
С легкостью мысли и налетом разочарованной невинности, он фиксирует неуловимые, почти метафизические образы, соединяющие в себе точность детских иллюстраций и торжественность художника.
В его новых работах фон выходит на первый план и становится автономным: фактура его поверхности переходит в цикличность и сосредотачивается на одном тоне, модулируя благоухающую тональность.
Я провоцирую его, говоря, что мне приходит в голову мистика цветовых пассажей Ротко, но его это не волнует.
Скорее, это говорит мне об убежденном избегании образов. Джорджио, напротив, удается запечатлеть на монохромном холсте изображение, которое он просто нарисовал кистью и которое, обладая призрачной эфемерностью, накладывается на фон, но не перекрывает его.
Это – живопись «без подсказок», где сама стилистика усиливает абстрактные качества изображаемых предметов и помогает понять, как Джорджио любит проникновение образов в пространство.
Формы приобретают внутренний резонанс и становятся другими, разделяя выбор поколений среди бесконечных возможностей, что кажется мне убедительным: отправной точкой, где память и рассказывание историй объединяются в, своего рода, доморощенную меланхолию, которая распространяется от аналитических сборников газет, но не упускает при этом возможность поиска.
Здесь отсутствуют симптомы «бульварных» рассказчиков с их обнадеживающим анти-конформизмом; наоборот, преобладают тени мастеров с их эмоциональным отношением к делу, которое превращает педантичное наследие в современное видение, через причастность к живому историческому моменту, в котором вы не испытаете никакого ощущения альянса, и в котором можно на законных основаниях быть разочарованным абсолютным вскрытием всех возможностей художественного выражения.
В общем, сегодня у нас есть возможность испытать эти картины, прорабатывая глубину лингвистической структуры и обретая свой собственный центр притяжения через сообщения, которые несут в себе образы, проникая в суть самой истории, рассказанной автором.

Джованна Уццани
1998